Ему передают снимки и то, что Руслана ушла своими ногами. Эта новость приносит облегчение, пусть и совсем легкое. Фишер всматривается в слегка смазанные фотографии с уличной камеры; даже по ним без труда угадывает и силуэт, и черты лица, и гриву рыжих, унаследованных от матери волос.
Снимкам несколько часов. На Морган это не производит абсолютно никакого впечатления. К чему, спрашивает Морган, ей снимки, если ей нужна дочь, живая, невредимая и — это Фишер додумывает про себя — посаженная дома под замок как минимум до двадцать пятого дня рождения.
А лучше до тридцатого, чтобы наверняка усвоилось.

Там, где не справляются полицейские, отлично выручают наемники. Новые новости выбивают Морган из колеи еще сильнее. Землистого с недосыпа цвета лицо искажается в жутковатой гримасе, Морган бесцветным голосом переспрашивает — что? — и погружается куда-то глубоко внутрь себя.
Как и Алекс.
Только если у нее там — вьетнамские флешбеки разной степени кровавости, у него — сплошное недоумение.
И страх, разумеется. Он только не может понять, передается он от Морган или идет откуда-то изнутри.

Сидеть и просто ждать выходит как-то из рук вон плохо; Фишер начинает было расспрашивать Морган о Пустоши, в которой сам никогда не был, но почти сразу забрасывает эту идею. Физически ощутимым страхом, который заразнее любого гриппа, разит все-таки от нее.
Он только напоследок и как бы невзначай интересуется о проводниках. Морган же должна помнить лучших?
Ответ заставляет его серьезно, но ненадолго задуматься.
Она помнит лучших.
Она была лучшей.

Фишер слегка рассеяно листает старую переписку с Кеплером. Он не врал Морган и действительно не интересовался жизнью — конечно, Морган, так дела и обстоят — ее копии. Ну, почти не интересовался. В последние пять лет вот прям точно-точно не интересовался.

Ему подсказывают место; спустя час в полутёмном баре Фишер заказывает сомнительного вида пойло и спрашивает про Шэррон. Про Шэррона. Совсем невесело усмехается про себя, сравнивая звучание двух имен.
Веселого и впрямь мало.

Человек за стойкой без запинки брешет, что знать никого не знает, и криво усмехается. Фишер пожимает плечами и оставляет стакан нетронутым. Плотнее запахивает пыльник и чуть ли не тыкается носом в воротник. Близость городской стены навевает не самые приятные ассоциации и ощущения; Фишер и сам не замечает, что ежится; делает это почти бессознательно.
Аналогичная картина ждет в ближайшем баре и жалкой лавчонке, торгующей тем и этим. Алекс взвешивает опутанное непонятными датчиками — положи на место, слышишь, ты? — устройство в ладони и чрезвычайно вежливо повторяет вопрос.

На исходе двух часов бесцельных блужданий ему скидывают новый адрес, еще через четверть часа Фишер стучится в знавшую явно лучшие времена дверь. Не следует ни ответа, ни характерного шороха или шагов по ту сторону. Может быть, думается Фишеру, Шэррон сейчас вообще в Пустоши. Или на другом конце города. Или еще бог знает где. Перспектива предъявлять портрет Русланы каждому встречному-поперечному выглядит удручающей. Фишер спускается обратно на улицу и мрачно оглядывается; автоматически натягивает капюшон поглубже, когда сквозь серую хмарь на несколько секунд прорезаются солнечные лучи.

Фишер заворачивает в кафешку на первом же углу, чтобы переждать. Чувствительные к свету глаза слегка слезятся, Фишер промаргивается и забивается за самый дальний столик. Официантка с искусственной улыбкой сбрасывает перед ним слегка засаленное пластиковое меню. Изучить стоит хотя бы из вежливости, даже если из всего ассортимента Фишер выбрал бы официантку как самое безопасное, но вряд ли полностью безвредное блюдо.

Входная дверь щелкает еще раз меньше чем через минуту, Фишер рассеяно поднимает взгляд и слегка цепенеет.
«Привет, прости за все, как твои дела?» — он просто молча смотрит, вглядываясь в лицо, в блеклые невыразительные глаза; вежливо старается не замечать отсутствующие куски кожи. Ни разу не Морган. Не-а. Хотя сейчас, вот так ирония, ему нужна именно она. Поэтому Фишер говорит просто и без обиняков:

— Руслана пропала. Собралась в Пустошь, — судя по лицу, если под композицией из облегченных сплавов и сложнейшей электроники и осталась Морган, то где-то совсем глубоко.