Нет, мы не можем пойти прямо туда на ночь глядя.
Просто прямо тоже идти нельзя.
Да, просто на ночь глядя тоже, ты что, хочешь, чтобы тебя сожрали, а ты даже не поняла кто?
Не отвечай.
И, ради всего святого, сожги уже эти перчатки.
[indent]Рыскать в темноте по заброшенным строениям — опасно и строго запрещено хотя бы здравым смыслом. Риск нарваться на неприятности велик даже в черте Города, что уж говорить о Пустоши; все риски нужно было возвести в энную степень ещё на подступах к оной. Лила, впрочем, на аристократично оттопыренном мизинчике, за неимением более существенных альтернатив, вертела все "опасно" и "нельзя", Шэррону удаётся уговорить на ночёвку вдали от комплекса слегка обветрившихся зданий за покорёженным ржавчиной, радиацией и чьими-то зубами забором только потому, что архитектура и строительство не входят в топ-10 интересов Лилы.
Конечно, она заинтригована.
Разумеется, она туда пойдёт.
Но, так уж и быть, исключительно когда отдохнёт.
[indent]Покрытые коркой застывшей крови и внутренностями нескольких опытных образцов (да, возможно, изначально эти образцы были живые и даже пытались отгрызть Лиле лицо или хотя бы Сэнда, но что не возложишь на алтарь Науки) перчатки приходится не сжечь, но тщательно продезинфицировать; как показывает опыт, разносящийся по Пустоши запах жаркого привлекает не только безобидных (относительно) мотыльков. Мотылей. Мотылищ.
           Спать не хочется. Лила пытается представить и пересчитать весь зверинец Лакса, сбивается, раздражается и, да, спать не хочется ещё больше. В таком месте — тем более; она, может быть, и копалась в кишках объевшегося ураном мамонта без необходимой защиты (как, например, не копаться в кишках объевшегося ураном мамонта, к тому же, их в природе вообще не существует), плевала на предосторожности и даже как-то раз разворошила муравейник, чтобы узнать, до сих пор ли кислые у местных муравьёв жопки, но не самоубийца.
Почти. Никто не идеален, в конце концов.
[indent]— Ой, да всё будет нормально, — комплекс как комплекс. А начало было таким многообещающим! Лила даже позволяет себе разочарованно вздохнуть  прежде, чем отодвинуть чудом уцелевшую створку главных ворот и зайти на внутреннюю (условно) территорию.
Что от названия "РАДУГА" осталось две с половиной буквы, её совершенно не беспокоит.
Мало ли на свете ДУl.

Рев горна разрывает тишину, вот уже какое десятилетие подряд стоящую над частично разрушенными домами лагеря — острая боль на несколько секунд впивается зубами в мозг Бетховена, заставляя того зажать ладонями уши и буквально вспрыгнуть на ноги из лежачего положения.
С добрым, мать твою, утром.

Тетч сворачивает мешок и вываливается из комнаты, на ходу закрепляя рюкзак ремнями на себе — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы осознавать срочную необходимость съебывать отсюда как можно дальше, что Бетховен и собирается сделать в ближайшие несколько минут, пока кто-то (или что-то) его не сожрет.
Конечно, это может быть чей-то розыгрыш — место изучено вдоль и поперёк и отмечено на всех легкодоступных картах Пустоши.
Конечно, это может быть аномалия, всё-таки добравшаяся и сюда.
Бернхард пытается понять, что хуже, но к конкретному выводу так и не приходит — в первом случае деталь «местная система оповещения не наебнулась за пятьдесят лет» никак не встаёт в цельный пазл.
Пустошь никакой логике не поддаётся — но сдохнуть из-за того, что на обратном пути в Город он решил на несколько часов часов устроить перевал в лично проверенном годами месте, будет крайне обидно.
Что началось-то, нормально же общались.

Показания на часах свидетельствуют о стабильно-умеренном фоне — хороший знак.
Его ещё не сжевало, небо над головой ясное и чистое, никакого подозрительного тумана на горизонте не наблюдается — все ещё хороший знак.
Визуально вокруг вообще ничего не изменилось.
Хороший?..
В жопу знаки, в жопу Пустошь — Тетч постоянно смотрит по сторонам и быстрым шагом движется к проулку между домами, через который лежит собирается выйти к оставленному и припрятанному фургону (тут только глаз да глаз — думаешь, что в радиусе десяти километров никого нет, а потом оказывается, что пробегающие мимо цыгане твоего коня-то спиздили).

В Пустоши вполне справедливо быть нервным и сначала действовать, а потом думать: скрип по левую руку заставляет Бетховена тут же нырнуть в ближайшее укрытие (обломок какой-то постройки, кажется, ещё с прошлого века) и достать пистолет (авось всё-таки поможет).
«Блять».
У Тетча огромный список людей (и не только), с которыми встреча в Пустоши его, вероятно, сильно удивит — и очень короткий список тех, чьё присутствие за пределами Города не произведёт на него какого-либо впечатления.
Во втором списке в последнее время значится, пожалуй, только одно имя.

Медленно выдохнув, Бернхард убирает оружие и выходит из укрытия, вскинув пустые руки — Шэррон, к счастью, тоже узнает его до того, как сначала нейтрализует потенциальную угрозу.
Взгляд на несколько секунд задерживается на стоящей за плечом Сэнда женщине:
— Экскурсия приобретает запах нежданных приключений?
Бернхард на деле думает о том, что пахнет тут одним — необъяснимой хуйней, от которой надо съебывать всем присутствующим и даже очень жадным до незабываемых впечатлений.
Вряд ли у Сэнда и его спутницы на этот счёт имеются альтернативные взгляды.

Самостоятельная жизнь — не такая уж плохая штука, как опасалась Лила. Особенно, когда у тебя есть нянька (сама Лила предпочитает звучное "проводник", но раз Шэррону больше нравится по-другому — пожалуйста). Мало чем отличается от жизни в стенах Города, если подумать, разве что людей поменьше, да местные зверушки вполне себе натуральные, без генных модификаций и прочей евгенической ерунды, которой любят баловаться поставщики Лакса.
Ладно, возможно иногда ей хотелось бы продолжать путь одной. Совсем одной.
По счастью, инстинкт самосохранения у неё ещё присутствует. Где-то. Наверное.
Хорошо, мам, уже бегу.

Обычно у Лилы неплохо получается угнаться за Шэрроном (и нет, дело не в том, что ей дают фору, сама же изначально проговаривала — без поблажек — раздельными словами через рот). Обычно, ей и не приходится.
Всё уже отгудело, но в ушах у Лилы всё ещё звенит, что явно мешает ногам двигаться, голове — думать, а организму — функционировать.
У них тут сугубо научная экспедиция, а не военные учения, можно потише, пожалуйста?

— Всё в порядке? — ничего лучше Лила придумать не успевает, хотя, пожалуй "Шэррон, целиться в людей невежливо" звучало бы ещё нелепей. Сэнд бы не стал поднимать дуло пистолета на то, что — или кто — не представляет опасности. К тому же, в Пустоши опасность представляет всё — урок, который Шэррону пришлось чуть ли не буквально вдалбливать в её голову, когда луговая собачка чуть не отгрызла ей ногу, не прошёл даром, хотя, пожалуй, он бы не согласился. Лила автоматически придвигается ближе к Шэррону.
Она знает, сейчас не лучшее время.
Ей тоже эта ситуация не очень нравится.
Не вполне закалившемуся тяготами путешествий по Пустоши желудку эта ситуация не нравится совсем. Если начистоту, ему не нравится ничего из того, что произошло с момента подъёма. Особенно эта штука с ходьбой. И с нервами. Удивительно, но вид оружия,
а также звук, который издаёт оружие, когда, ну, выполняет свою прямую функцию,
ну и, для полноты картины, эффект, который оказывает пуля на человеческое тело,
заставляют нервничать.

— Шэррон, — хватит махать пистолетом, там человека подстрелили, сделай что-нибудь, — я, конечно, понимаю, что сейчас не время, но
Лила едва успевает сдвинуть маску вверх прежде, чем её организм показывает чудеса обратного пищеварения; дальнейшие слова бессмысленны, Сэнд и так всё прекрасно видит.
Чего Сэнд не видит — точнее, не увидел — так это стрелка.
Или стрелков.
Для кишащей всевозможными опасностями необъятной Пустоши, концентрация живых (ну, типа того) существ на квадратный метр "Радуги" зашкаливает.
Лила отплёвывает остатки рвоты, когда замечает ещё одного.
Не то, чтобы ей хотелось узнать, кто этот человек и чего он хочет, просто...
Да кому она врёт. Конечно, хочет. И узнает.

Лила успевает осторожно дёрнуть Шэррона за рукав куртки, а потом сгибается в три погибели от очередного спазма.
Хорошо, что она так и оставила маску кокетливо открывающей лицо.
В смысле, не хорошо?